Эрик Рассел - Конец долгой ночи [=Ночной мятеж] (ёфицировано)

Глаза Круина холодно блестели, на скулах играли желваки.

— Все вылеты самолётов-разведчиков впредь отменить, продолжал он. — Никаких отлучек без особого разрешения.

— Но тогда мы совсем не будем получать информации, — заметил Джусик. — Во время последнего вылета на юг были обнаружены десять полностью покинутых городов. Это очень важно в свете…

— Я сказал, — вылеты должны быть отменены! — заорал Круин. — Даже если я прикажу перекрасить самолёты-разведчики в розовый цвет, то вы должны будете беспрекословно подчиниться и от носа до хвоста тщательно и без промедления покрасить машины, как я приказал. Ясно? Выше меня здесь начальства нет.

— Так точно, сэр.

— И наконец, объявите капитанам, что завтра в полдень я сделаю инспекторский обход всех кораблей. Пусть приведут их в порядок. Таким образом, и команды займутся делом.

— Будет исполнено, сэр.

Отдав честь, Джусик с тяжёлым сердцем подошёл к двери, отворил её и выглянул в коридор.

— Фейн, Калма, Парт и Хефни ждут приёма, сэр, — сказал он.

— Впустите их.

Выслушав Круина, который в самых резких выражениях обрисовал им ситуацию, Фейн сказал:

— Мы понимаем, что дорога каждая минута, сэр. И мы стараемся не за страх, а за совесть. Но эта публика бегло заговорит по-гульдски не раньше чем через месяц. Они просто неспособны к языкам.

— Мне не нужна беглость, — прорычал Круин. — Мне нужно несколько десятков слов, чтобы они могли сообщить все необходимые для нас сведения. Сведения, без которых мы не можем двинуться дальше ни на шаг.

— Я хотел сказать — не бегло, а связно. А то ведь они до сих пор объясняются с нами знаками.

— Рыжеволосая девчонка говорит вполне сносно.

— Да, она сделала успехи, — согласился Фейн. — Но у неё, видно, особый талант к языкам. К сожалению, её познания в военной области столь ничтожны, что пользы от неё никакой.

Круин в раздражении оглядел Фейна с головы до ног.

— Вы жили среди этих людей почти две недели, — проговорил он, угрожающе понизив голос. — Я гляжу на вас и не узнаю, так вы изменились. В чём дело?

— Изменились? — с изумлением воскликнули четверо и переглянулись.

— По вашему виду не скажешь, что вы три года бороздили космическое пространство. Куда девался суровый аскет-астронавт? Морщины на ваших лицах разгладились, щёки округлились, порозовели. Глаза довольно поблёскивают, как у жирных поросят, хрюкающих возле кормушки. Видно, что вы провели время с пользой для себя. — Круин приподнялся в кресле, и лицо его исказилось гневом. — А может быть, вы нарочно тянете с выполнением задания?

Как и следовало ожидать, все четверо с негодованием отвергли это чудовищное предположение.

— Мы ели всё свежее и высыпались, — начал оправдываться Фейн, — и наше самочувствие улучшилось. Теперь мы можем вкладывать в свою работу ещё больше сил. Мы считаем, что противник своим гостеприимством, сам того не подозревая, оказывает нам существенную услугу. А поскольку в Уставе…

— Своим гостеприимством? — резко прервал его Круин. Фейн заметно растерялся, тщетно пытаясь найти эпитет, более подходящий для характеристики врага.

— Даю вам ещё одну неделю, — категорически отрезал командор. — И ни одного дня больше. В это время ровно через неделю приведёте ко мне всех шестерых своих подопечных, и чтобы они были в состоянии понимать меня и отвечать на мои вопросы.

— Трудная задача, сэр.

— Нет ничего трудного. Нет ничего невыполнимого. Ничему не может быть оправдания. — Круин из-под грозно сдвинутых бровей взглянул в лицо Фейна. — Вам ясен мой приказ? Выполняйте!

— Слушаюсь, сэр!

Взгляд Круина устремился на психологов.

— Ну, с лингвистами всё, — сказал Круин. — Теперь вы. Что вы мне можете рассказать? Много ли вы узнали?

— Не так много, — нервно мигая от страха, начал Хефни. Всё упирается в незнание языка.

— Сгори оно в пламени Солнца, это незнание языка! Я вас спрашиваю, что вы узнали, пока набивали брюхо жирной снедью?

— Люди этой планеты, — сказал Хефни, взглянув на свой ремень, как будто вдруг с запоздалым раскаянием почувствовал, как туго он перепоясывает живот. — Люди этой планеты, — повторил он, — очень странные существа. Что касается домашнего быта, в этом их цивилизация, бесспорно, стоит на очень высокой ступени. Во всём остальном они сущие младенцы. Семья Мередитов, к примеру, живёт в прекрасном доме, оснащённом самой первоклассной техникой. У них есть абсолютно все удобства, даже цветной телевизор.

— Вы. отдаёте себе отчёт в том, что говорите? Цветное телевидение? Здесь? Немыслимо!

— И тем не менее, сэр, у них оно есть, — осмелился возразить Хефни. — Мы сами видели.

— Да, это так, — подтвердил Фейн.

— Молчать! — Круин был готов испепелить взглядом слишком ретивого лингвиста. — С вами разговор окончен. Меня сейчас интересуют эти двое, — он снова воззрился на дрожащего мелкой дрожью Хефни. — Дальше!

— В них, без сомнения, есть что-то странное, чего мы ещё не можем пока понять. — У них нет, например, всеобщего эквивалента. Они обменивают один товар на другой, не учитывая его товарной стоимости. Они работают, когда им хочется. Если не хочется — не работают. И, несмотря на это, они почти всё время что-то делают.

— То есть как? — недоверчиво спросил Круин.

— Мы спрашивали их, почему они работают, если никто и ничто их не принуждает. Они ответили — работают, чтобы не было скучно. Мы это объяснение не приняли, — Хефни развёл руками. — Во многих местечках у них маленькие фабрики, которые в соответствии с их непонятной, противоречащей здравому смыслу логикой являются увеселительными центрами. Эти фабрики работают только тогда, когда кому-нибудь вздумается поработать.

— Что, что? — переспросил совсем сбитый с толку Круин.

— Вот, например, в Вильямсвилле, небольшом городке в часе ходьбы от дома Мередитов, есть обувная фабрика. Она беспрерывно работает. Иногда туда приходят десять человек, иногда набирается до пятидесяти, а иногда и до ста. Но никто не помнит, чтобы фабрика остановилась хотя бы на день из-за отсутствия добровольной рабочей силы. Марва, старшая дочка Мередитов, пока мы у них гостили, три дня работала на этой фабрике. Мы спросили её, что заставляет её ходить на фабрику.

— И что же она ответила?

— Сказала, что ходит для собственного удовольствия.

— Для собственного удовольствия… — Круин силился понять, что это могло бы значить. — Удовольствие… хм, а что, собственно, это такое?

— Мы этого не выяснили, — признался Хефни. — Виноват языковый барьер.